— Не добрался еще, — признался Никодим Феликсович.

Это нормально: он-то не нейросеть, а документов за прошедшее еще до его назначения время накопилось много. Здесь мы видим подпись убывшего в столицу ИО, ставленника Министерства сельского хозяйства. Ну и я виноват — не стал проверять, доверился.

— Заметили бы чуть позже, — пожал я плечами.

Точно заметил бы — такие люди ради мелочной прибыли «мутить» не станут.

— Заметил бы, — кивнул главбух.

— Можно позвоню?

— Конечно!

Набрал номер.

— Здравствуйте, Никита Сергеевич! — обрадовался я голосу Хрущева на том конце провода. — Заняты сегодня?

— Мемуары диктую, — ответил он. — Скучно. Хотел чего? — вопрос прозвучал с легкой надеждой в голосе.

— Хотите до Министерства сельского хозяйства прокатиться? — предложил я. — У нас тут валютный урон нанесен, в виде «левого» списания голландских луковиц тюльпана. Главбухом тогда у нас их сотрудник числился, зовут…

— Много? — спросил Никита Сергеевич.

— Не много, но обидно. В луковицах — две тысячи, деньгами — двести семь долларов. Рублей пятьсот-шестьсот, думаю, можно выручить.

— Должен будешь, — буркнул Хрущев и положил трубку.

— Демонстративная порка организована, — похвастался я товарищам.

Досмотрели бумаги — больше никаких проблем.

— Инкассаторы готовы? — спросил я.

Деньги «тюльпанные» собирать по торговым точкам в по окончании мартовских праздников.

Папа Толя не понимает, а мне нравится прибедняться. Но это же не повод не готовиться?

— Договорились, — подтвердил главбух и ухмыльнулся. — Председателю-то скажем?

— Пусть лучше по факту узнает, — ухмыльнулся я в ответ, и мы расстались довольные друг другом. — Придет ли покойная бабушка Матильды Степановны во внучкины сны и сегодня? — задумчиво спросил я пространство, покосившись на усыпанный веселящимися ребятами каток за окном.

— Быть беде! — разрушила все мои надежды на благополучный исход дела пришедшая в то же время на следующий день «ведьма».

— Отстой! — вздохнул уже даже и не пытающийся отогнать ничем необоснованный мандраж я и попытался откупиться от старой шантажистки. — Через час реконструкторы приедут — церковь осматривать, планировать ремонт.

— Это замечательно, — широко улыбнулась бабушка. — Но беду уже не отвадишь. Сегодня и случится.

— Когда? — без особой надежды на ответ спросил я.

— Беды темноту любят, — буркнула она и свалила.

Посмотрел за окно — чуть за полдень — и прошептал:

— Время еще есть…

— Теперь и мне не по себе, — поежилась весь вчерашний день стебавшая меня за мнительность Виталина.

Подняв трубку «внутреннего» телефона, выдал дежурному КГБшнику приказ утроить бдительность и сформировать отряды дружинников для вечернего и ночного наблюдения за порядком. Оплачиваемого наблюдения, само собой.

— Представляю, что они о тебе подумают, — хрюкнула Вилка.

— Подумают, что учения? — неуверенно предположил я.

— Подумают, что чары Матильды Степановны так сильны, что даже на Ткачёва работают, — беспощадно ответила она.

— Набиваем старушке авторитет, — пришлось посмотреть правде в глаза. — Вернее — сама себе набивает при нашем попустительстве. Но проблема в том, что у нас выбора нет — лучше перебдеть, получив снисходительные смешки податного населения, чем проигнорировать сигнал, выхватить проблем — пусть даже из простого материалистического совпадения! — и получить обиду того самого населения типа: «Приехали городские, Степановна им по*уй, и в итоге случилось вот такое нехорошее». Деревня! — развел руками.

Сходили к участковому — он как раз недоуменно смотрел на телефон, силясь осознать для чего нужно утраивать бдительность. Объяснил. Филипп Валентинович покраснел, покусал губы, успешно подавил желание заржать и козырнул:

— Надо утроить — утроим!

Хер с тобой, потешайся. Теперь придется идти к парторгу и папе Толе — все равно узнают.

По пути продолжил оправдываться перед Виталиной:

— Если во времена развитого феодализма условный барон услышал бы зловещие предсказания от придворного блаженного, его бы просто не поняли, не прими он меры. В деревне все знают всё, — выдал известную аксиому. — Ну не могу я от долбаной гадалки отмахнуться! Со временем снисходительные смешки все равно трансформируются в плюсик к моей репутации — не забил ведь, не побоялся мракобесом в глазах народа прослыть, значит заботится о податном населении.

— Еще и снег пошел, — накинула беспокойства Виталина, указав на окно, где на внутренний двор ДК (фонтан весной сделаем) начали падать снежинки.

— Быть беде! — скорбно вздохнул я и постучал в дверь кабинета

Получив разрешение, вошли, поздоровались, отказались от чая, я уселся напротив и мощно начал:

— Грядёт!

— Допустим, — посерьезнев, Антон Сергеевич подался вперед, сложив руки на столе.

Объяснил.

— Сергей, мы ведь материалисты, — расслабившись, укоризненно вздохнул он.

В ответ пересказал ему слова Никодима Феликсовича и отрепетированные при помощи Вилки оправдания, заменив в последних феодальный пример на важность обеспечения государством монополии на насилие. Конспектирует — вот он, подхалимаж!

— Что ж, — он задумчиво постучал ручкой по столу. — Приняв во внимание все аргументы, я считаю твое беспокойство вполне обоснованным и посодействую обеспечению безопасности наших уважаемых тружеников.

— Спасибо, Антон Сергеевич, — поблагодарил я, и мы покинули кабинет, направившись к папе Толе. — Замечала, что «с точки зрения материализма» можно подать совершенно любую фигню так, как тебе это выгодно? И заметь — никакого вранья!

— Приспособленец, — заклеймила меня Виталина.

Зашли к председателю — здесь на чай можно и остаться.

— И почему я все узнаю последним? — вздохнул Судоплатов-младший, выслушав рассказ.

— Зато весь репутационный удар приходится на меня — все знают, что ты очень занят и вообще кандидат наук. Словом — витаешь в высоконаучных эмпириях, снисходя до простых смертных только чтобы выписать премию, — утешил его я.

В дверь постучали, папа Толя велел заходить, и к нам присоединился участковый, смущенно покосившийся на меня.

Жаловаться на е*анувшегося пасынка пришел!

— Заходи, Филипп, без тебя все равно никак, — сгладил неловкость председатель. — Что будем делать?

— Утроим бдительность! — браво пообещал участковый.

Одобрительно покивав, отчим спросил меня:

— Помощь нужна?

— Никак нет, мы с Филиппом Валентиновичем справимся.

— Бдите! — выдал он ценный начальственный указ и потянулся к телефону. — Мне еще фуры согласовывать.

Тюльпаны по близлежащим городам развозить, цветов у нас нынче очень много — я же люблю масштабировать.

Покинули кабинет, старающийся не отводить глаза участковый пообещал одеться и прямо сейчас отправиться проверять все подряд, я пожелал ему удачи, и мы с Виталиной отправились одеваться — тоже на проверку, нервы успокоить.

Висящие на стене кабинета часы раздражающе-неторопливо отщелкивали секунды, аккомпанируя завываниям метели за окном. Отвратительная погода — в такую неминуемо что-нибудь да случится. А ведь уже почти полночь, и меня мучает совесть — выгнал кучу народа в дозор в вот такую погоду.

— Больше всего я опасаюсь серийных убийц, — поделился я с Виталиной переживаниями. — Их наличие в СССР старательно скрывается, потому что маньяки — следствие капиталистического образа жизни, сопровождаемого вечным стрессом от угрозы потерять всё. Увы, так это не работает — маньяки у нас есть, как и везде в мире.

— Ты же все личные дела видел — обычные люди, дурачок всего один на весь совхоз, да и тот безобидный — бегает, автомобиль изображает, — успокоила меня девушка.

— Антоха, — кивнул я. — Антоха у нас двадцатипятилетний ребенок и угрозы не представляет.

В деревне всегда как минимум один дурачок есть — почти традиция.